Мстёрский ковчег. Из истории художественной жизни 1920-х годов - Михаил Бирюков

Эта неподдельность очень многое определила для учеников: «Они вели нас за собой, и у нас была очень большая отдача», — вспоминали через много лет бывшие воспитанники[295].

Одевались все небогато, но во внешнем облике каждого художника была своя изюминка, своя характеризующая его художественно черта. Некоторые не имели педагогического опыта[296], однако в Мстёре любовь к искусству, искренняя симпатия к детям начали стремительно выявлять в них педагогов. Почувствовав, что здесь есть над чем работать, художники дружно росли в этом отношении. Вспоминая своих наставников десятилетия спустя, график Лев Баскин говорил о них: «Это неслучайные люди во Мстёре»[297].

Вадим Печерский. Мстёра. 1926. Государственный архив Владимирской области

Лев Баскин. Мстёра. 1925. Архив Мстёрского института лаковой миниатюрной живописи им. Ф. А. Модорова

Педагогическая работа была основной, отнимала почти все время и немало сил, но художники не изменяли своему творческому естеству — писали, рисовали, лепили, а тесный совместный быт позволял коммунарам не только с любопытством за этим наблюдать, но и оценивать их верность призванию. Модорову в силу многообразных забот реже остальных коллег удавалось брать кисть в руки, а когда досуг все-таки являлся, он писал портреты старых мастеров-богомазов или пейзажные этюды. То, что радовало детей, — общая жизнь со взрослыми — было для учителей нелегким испытанием. Коммунальность разрушала границы между общественным и частным, не оставляя места для приватности, превращая дни и ночи в служение, в почти круглосуточную вахту. На художников выпадала дополнительная нагрузка в виде никогда не иссякавшего потока сверхурочных работ: составления смет, декорирования зданий и интерьеров, оформления выставок, исполнения всякого рода заказов. И так месяц за месяцем, год за годом…

Мстёрские ребята со временем стали составлять меньшую часть от общего числа учеников. Большинство приезжало издалека, попадая в школу различными путями. Кого-то командировали для продолжения образования детские художественные студии или специализированные детские дома. Другие отправлялись в Мстёру из приемника-распределителя НКП. Иногда Комиссариат просвещения участвовал в комплектовании своей школы-коммуны непосредственно. Так, Льва Баскина, будущего известного художника-плакатиста, сделал мстёрским коммунаром сам Луначарский, познакомившись с его работами[298]; Николая Вишнякова, ставшего архитектором, в Мстёру командировала после личного приема Крупская[299].

Вообще, воспитанники Мстёры жили с ощущением, что, несмотря на физическую удаленность от столицы, от политического и культурного центра, духовно они являются частью самых современных событий — революционного преобразования страны. Вожди революции для них были не абстрактными, полумифическими героями, а людьми, вместе с которыми они осуществляют эти перемены и которых не так уж трудно встретить, раз они делают общее дело. Вспоминая об этом в начале 1970-х годов, другой мстёрский питомец скульптор Павел Кениг, обращавшийся по делам коммуны напрямую к Крупской, писал: «Это был великий стиль времени, когда сам великий Ленин с Надеждой Константиновной приезжал в общежитие Вхутемаса навестить Варю Арманд… чтоб поднять ее дух, ободрить. Я Варю Арманд хорошо знаю, она рассказывала, как Владимир Ильич с ними спорил против левачества в искусстве, как студенты наседали на него»[300].

В момент организации опытно-показательной школы никаких учебных программ не было. Преподаватели составляли их сами так же, как и учебные планы. Комиссариат просвещения все эти документы рассматривал и утверждал. Модоров отмечает, что Наркомпрос часто посылал к ним специалистов-педагогов и инструкторов для ознакомления с постановкой дела: «Приезжали и художники по разделам искусства и промышленности. Где было плохо, указывали, старались исправлять… А. В. Луначарский при встречах… всегда подробно расспрашивал о наших делах, всегда подчеркивал, чтобы мы готовили производственников по декоративно-прикладному искусству, а не живописцев. Представители Наркомпроса подолгу жили у нас в коммуне и сами работали в мастерских»[301].

Первый десант таких представителей высадился в Мстёре в декабре 1919 года во главе с художником Д. И. Ивановым[302]. С ним приехали инструкторы Первых Свомас эмальер С. В. Соколов и гравер И. П. Кириллов[303]. Их задача заключалась в том, чтобы помочь Звереву наладить дело в металлическом отделе. Ровно через год похожую миссию в Мстёре исполнил А. А. Топорков[304]. Недавний выпускник Строгановского училища, ученик Аристарха Лентулова призван был поставить учебный процесс в деревообделочной мастерской, которая в течение двух лет не имела руководителя-профессионала[305]. Летом 1921 года вахту методического руководства несли левые художники: В. Л. Храковский, трудившийся над усовершенствованием живописного отдела, А. И. Перекатов и А. И. Замошкин.

Александр Топорков. 1920-е (?). Государственный историко-художественный и литературный музей-заповедник «Абрамцево»

Усложнение первоначальной структуры требовало сугубой заботы о качестве педагогических кадров. Как уже говорилось, летом 1919 года Модоров ездил к Фешину. Есть основания полагать, что Федором Александровичем владела идея привлечь учителя к работе в Мстёре[306]. Самый лютый поволжский голод был еще впереди, но Казань уже проигрывала мстёрским реалиям с точки зрения удовлетворения первичных потребностей. Надо думать, к этому и сводился главный аргумент Модорова. Для Фешина минувшая зима выдалась тяжелейшей. Линия фронта проходила рядом с его домом; каждая поездка в Казань была связана с немалым риском. Смерть подстерегала и в городе. Прямо напротив школы находился госпиталь; художнику нередко приходилось видеть повозоки с обнаженными, скрюченными телами, едва прикрытыми рогожей, — ежедневную жатву голода и тифа[307]. В тот год ее жертвами стали родители Фешина… И все-таки уговорить его Модорову не удалось. Вместо себя Фешин порекомендовал Константина Ивановича Мазина[308].

Константин Мазин. Мстёра. 1920-е. Государственный архив Ивановской области

Краткая история импровизированного наставничества, когда два студента Академии, наблюдая за уроками в иконописной школе, увлеклись помощью детям, дала право повзрослевшим мальчикам — Федору Модорову, Василию Овчинникову, Виталию Бороздину — числить с тех самых пор Мазина и Фешина своими учителями[309]. Откликнувшись летом 1920 года на предложение из Мстёры, Мазин обрел в них коллег по педагогической деятельности[310].

Рисунок и акварель здесь преподавали с первых классов. Мазин с его фундаментальным образованием, опытом и доброжелательностью к воспитанникам стал идеальным проводником в мир искусства для начинающих свой путь. В памяти учеников он остался как «в высшей степени деликатный, интеллигентный, много знающий и много умеющий человек, влюбленный в искусство до беспамятства»[311]. За его спиной маячили тени учителей — И. Е. Репина, А. И. Куинджи, А. А. Киселёва, В. Е. Маковского, а рядом незримо присутствовали образы друзей — Б. М. Кустодиева, И. С. Горюшкина-Сорокопудова, Н. И. Фешина… С Мазиным дети легко могли почувствовать себя частью великой эстафеты. Константин Иванович, разнообразно щедрый к ученикам, не жалел на них времени, переживал их успехи